Наследие Олега Куваева

Автор романа “Территория”, выдержавшего множество переизданий, открыл своим читателям мир золотодобытчиков Крайнего Севера. О непростых правилах жизни писателя рассказывает Василий Авченко.

Хотелось бы, чтобы для разговора об Олеге Куваеве (а тем более для того, чтобы его перечитать) не нужно было искать повода.

В довольно неприглядной картине непостоянства кадров на Севере подавляющее число убывших составляют люди мелкой рациональности. А чудак поселяется прочно, он надежен в этом смысле

Так писал Куваев. Вот и сам он надежен и прочен.

“Выдавать дешевку мы не имеем права”

Может быть, самое ценное в трехтомнике Куваева, вышедшем три года назад, — его письма, многие из которых опубликованы впервые. Это публицистика с чеканной четкости формулировками, в которой литератор, гражданин, мужчина Куваев представлен даже яснее, чем в прозе. Иногда читаешь чьи-нибудь письма или дневники и думаешь: человек книжки писал хорошие, а какой у него, оказывается, ад творился в душе. С Куваевым — напротив: читаешь и понимаешь, какой был ясный, честный, правильный в самом хорошем смысле этого слова человек. Серьезно относившийся к жизни, работе, литературе.

Из этих откровенных до конца писем мы узнаем о давних проблемах Олега Куваева с сердцем, из-за которых он умер в 41 год (зато всю недлинную жизнь лазил по горам и сплавлялся по диким рекам). О страстях и женщинах, о попытках самоубийства. О том, что и геологией, и литературой он занимался для того, чтобы “добиться для себя официального права быть просто бродягой”. О моторах, лодках, тракторах, карабинах… О постоянном недовольстве собой: переписал “Территорию” пять раз, а надо бы еще пять — “получился бы неплохой роман”. Куваев шутливо жалуется на качество отечественного портвейна. Сверяется с любимыми Хэмом и Фолкнером, заключая: “Выдавать дешевку мы не имеем права”.

Он работал для кино, но считал эту работу “бодягой” — “ни для ума, ни для души, разве что для денег”. Говорил себе: “Если бы некий там джинн предложил мне на выбор: написать хотя бы одну действительно хорошую книгу и плохо кончить в 45 или не написать ничего путного, но прожить до 80, я бы без секундного колебания выбрал первое”. Так, в общем, и вышло.

В письмах Куваева — добрый юмор сильного человека. Размышления о литературе и жизни — часто афористичные: “В нашей действительности честной литературы, не заказанной “идеологическими” органами, быть не может. А те, кто заказывает, глупы и не понимают, что нашей идеологии нужна именно честная настоящая проза”; “Масса в общем понятии этого слова всегда дура”; “Наиболее годен для жизни сейчас эдакий тип с квадратной челюстью и обтекаемой совестью”; “Достоинство каждого успеха в том, что он приходит к тебе, когда тебе на него наплевать. Если же успех к тебе пришел рано, когда он тебе нужен и тебе на него не наплевать, — тогда тебе крышка как человеку и как литератору”; “Насчет пьянки я тоже стал строг, жаль расшвыренных лет, но опять-таки чувство такое, что не было бы расшвыренных лет — не было бы целеустремленности”. О столичной жизни: “Великое облако бесполых болтунов и болтуних с выразительными рожами и отработанным внешним видом окружает телевидение, газеты, всякие околоредакционные сферы. Настоящим парням среди них не место”.

К сожалению, трехтомное собрание сочинений Куваева оказалось небрежным и не совсем полным. Значит, потребуется еще одно — а пока поблагодарим тех, кто сумел выпустить эти три полновесных тома.

Еще нужна добросовестная биография Куваева. Ну и экранизации, конечно, — раз из всех искусств важнейшим для нас по-прежнему является кино.

“Жизнь не на своем месте — одна из худших бед”

Куваев увлекался альпинизмом, любил Кавказ и Памир. Он и начался как писатель с гор, но все же главный Куваев — северный, чукотский. Пробуя освоить городской материал, он все равно возвращался к Чукотке, к “проклятому северу”, если вспомнить рассказ Юрия Казакова, из которого, как утверждал Куваев, выросла вся последующая северная проза.

“Я всегда верил в то, что для каждого индивидуального человека есть его работа и есть его географическая точка для жизни. Я знаю многих людей с великолепными и любимыми специальностями, которые работают клерками в каких-то конторах, лишь бы не уезжать из Москвы. Это было бы можно понять, если бы они любили именно этот город. Они его не любят, но престижно жить в центре. Жизнь не на своем месте и не в своей роли — одна из худших бед, на которые мы обрекаем сами себя”, — писал Куваев.

Его точкой была, безусловно, Чукотка. Последний, недошлифованный роман “Правила бегства” — снова о ней. Он не завершил работу над этой книгой — был сверхтребователен к себе и ни один свой текст не считал полностью завершенным, максимум — годным к публикации. Но, так или иначе, роман “Правила бегства” — есть. В нем снова появляются герои из рассказа “Через триста лет после радуги”, который сам Куваев считал лучшим, — и Мельпомен, и Поручик с Северьяном, которого все зовут просто “Север” (вот оно: куваевский герой — Север). Снова Чукотка, зашифрованная под “Территорию”, снова полыхающие на полнеба закаты, снова противопоставление суетливого, мерзковатого столичного быта и “настоящей жизни”. “Правила бегства” — книга о бичах и дауншифтинге, написанная тогда, когда этого слова никто еще не знал. В ней Куваев словно возвращается на родину. Его литературная территория, его “делянка” — крайний северо-восток нашей страны. Он так по-настоящему и не уехал оттуда никогда. Писал из Москвы: “А охота мне в Магадан, на Омолон или на Чукотку…На стене висит новое ружье и плачет машинным маслом”.

“Глупый металл”

У советского золота не было своего Джека Лондона, но был Куваев, переживший 40-летнего Джека на год. Его “Территория” — не только о поисках золота на Чукотке после войны, как геология — наука не только о Земле.

Книга основана на фактическом материале — открытии чукотского золота партией Китаева (в книге — Монголов). Это золото, в которое не верило большое начальство, главный инженер певекского управления Николай Чемоданов (в книге — Чинков) искал с фанатизмом Шлимана, откапывавшего Трою. Судьба свела Чемоданова с Алексеем Власенко (в книге — Куценко) — гениальным промывальщиком, с простой старательской “проходнушкой” намывшим первый килограмм чукотского золота.

Это наш Джек Лондон — с бараками Певека вместо кабаков Доусона. Советский Клондайк без “золотой лихорадки” и “американской мечты”. Здесь, писал Куваев, работа заменила собой веру или, вернее, сама стала верой. Поиски “презренного металла”, символа наживы и всех пороков человека, превратились в аскетический подвиг. Отношение героев Куваева к золоту похоже на отношение к золоту героев Шаламова. “Глупым металлом”, от которого “сплошная судимость”, называл золото Безвестный Шурфовщик куваевской “Территории”. Шаламов сформулировал еще короче: “Золото — смерть”.

К успеху “Территории” сам Куваев относился скептически. Мол, стране был нужен этакий Николай Островский 70-х — тут и появился Куваев, который “дал складное изложение железобетона и квадратных челюстей”. О “Правилах бегства” говорил серьезнее: замысел “сложнее и человечнее”, материал “менее выигрышный”, зато “смысла в нем больше”.

Не возьми Куваев историю чукотского золота — никто бы не взял. У столичных сюжетов избыток летописцев, тогда как в обширных российских провинциях втуне пропадают целые золотые пласты.

“…Горит душа о другом…”

В книгах Куваева есть геология, полярная экзотика, романтика, но сами книги — о другом: о том же, о чем все остальные хорошие книги. Это именно “проза” — тяжеловесное, суровое, серьезное слово, так подходящее к текстам Куваева. Прочная горная порода, которой сложена наша планета. Хлеб, мясо и рыба — не какие-нибудь конфеты или соусы.

Написал он сравнительно немного. Зато, как заметил по другому поводу Андрей Битов, “лишнего не написал”.

Куваев — не “писатель для юношества” и не “писатель про север”. Куваев — просто хороший писатель. Не легковесный, “отвечающий за базар”. Его территория куда больше, чем его “Территория”.

“Политика меня не интересует, а с точки зрения патриотизма и верности своему государству — я верен ему и патриот не менее, чем Леонид Ильич Брежнев, — писал он. — У меня горит душа о другом. О смысле человеческой, любой человеческой жизни”. И еще: “Человек в рванине и с флаконом одеколона в кармане столь же человек, как и квадратная морда в ратиновом пальто, брезгливо его обходящая. Этому учил Христос. Этому, если угодно, учил В. И. Ленин”.

Из “Чуть-чуть невеселого рассказа”:

” — Собачья жизнь, — сказал Старков.

— У кого?

— У вас. Все время в дороге. А для чего, какая цель?

— Из-за денег, — серьезно сказал я. — Нам платят большие деньги.

Я знал, что стоит сказать таким, как Старков, про деньги, как все становится ясным. Другое же, настоящее объяснение было сейчас не под силу”.

В книгах Куваева — то самое настоящее объяснение.

Памятником поэту от геологии академику Ферсману, кроме его книг и дежурных улиц в нескольких городах, стал минерал ферсманит — лучшая награда для геолога.

Геолог Куваев наградил себя сам, придумав минерал “миридолит”.

“Смерть — лишь переход из мира биологического в мир минералов”, — говорил один из героев его “Территории”.

Подробнее